Геннадий Зубков. Из интервью МОК

Я родился в 1940-м году в Перми, а точнее, по дороге в Ленинград; в семье военного. Поэтому себя называю «подорожником». Рано остался без родителей, был отправлен в кадетский корпус, а затем на службу в советскую армию. После демобилизации старшая сестра устроила меня на работу в Ботанический исследовательский институт штатным художником, в то время я уже учился на Художественно-графическом факультете Ленинградского педагогического института имени Герцена.

Она интересовалась искусством, выставками, и однажды говорит, что Армен Леонович Тахтаджян, - профессор, биолог, систематик, - сводил ее на выставку Владимиира Васильевича Стерлигова, которая была открыта на квартире, потому что его нигде не выставляли. Сестра была в восторге: «Такой художник! Тебе нужно обязательно сходить».

Я тогда был девственно чист во всех отношениях. 7 лет в кадетском корпусе и 3 года в рядах Советской армии - страшное дело, что они делают с человеком! И, конечно, ни о каком формализме, Малевиче я и слыхом не слыхивал, и представления не имел.

Однажды, полпервого, когда вся научная интеллигенция отправляется на обед, иду в столовую, сестра показывает: вот-вот. А там еще два сотрудника сидят. И около одной из них такой немножко встрепанный, энергичный человек. Я спрашиваю: «Кто?» Сестра отвечает: «Стерлигов Владимир Васильевич! Сейчас освободится, я тебя познакомлю».

Владимир Васильевич закончил разговор, идет к выходу, а мы, как некая преграда на пути.

- Здравствуйте, вот я у Вас была, а это мой брат. Можно мы к вам придем? Брат художник, ему очень интересно было бы посмотреть.

- А чем вы занимаетесь?

- Я здесь художник, оформитель.

- А где-нибудь учитесь?

- Да, Худграф, пединститут.

- Аааа. Нет, нельзя.

Это было так! И настолько неожиданно, что мы совершенно бестактно оба хором: «Почему?» Владимир Васильевич ответил: «Вы разве не видите, что кругом происходит?». 60-е годы, начало, это еще не самое лучшее время было, а у Владимира Васильевича 4 года лагерей, но мы не поняли, посмотрели вокруг и ничего не увидели, честно признались: «Мы ничего не видим». Владимир Васильевич: «Да вы абстракционисты!». Я говорю: «Нет, Владимир Васильевич, я не абстракционист». Он все понял. Рукой не махнул, но как бы внутри это сделал и ушел: «Извините, я тороплюсь». Мы посмотрели друг на друга: «И пошли они, солнцем палимы, покуда смотрел я им вслед». Некрасов тут очень подходит.

Буквально три-четыре дня проходит, иду на работу, по дороге встречаю Армена Леоновича Тахтаджяна. «О, Геннадий! Я тут у одного художника был. Вы не хотите посмотреть?» Я думаю: «С одним не вышло, к другому пойду». Потому что я только-только начал живописью заниматься. Декабрь, месяц пасмурный, тяжелое небо... Армен Леонович звонит: «Геннадий, давайте сегодня, после работы». Был также Сергей Юрьевич Лившиц, тоже систематик, у него небольшая коллекция живописи была, и у Армена Леоновича тоже. Хорошо, выходим. Поднимаемся на третий этаж здания, останавливаемся у двери, вся в звонках, вы себе не представляете. Армен Леонович звонит — почти моментально открывается дверь — Владимир Васильевич. Владимир Васильевич посмотрел: «А, Геннадий! Таня, Таня!» (Татьяна Николаевна Глебова, жена его, ученица Филонова). Татьяна Николаевна выходит. «Таня, это Геннадий. Представляешь? Это судьба».

Какое первое ощущение? Чистоты. Эти люди, лица, глаза. То, что на стенах, просто поражает сразу, хотя ничего не понятно, я просто сразу был в каком-то шоке. Не видел, не слышал, не имел представления, что такое может быть. Думал, ну хорошо, вот сейчас заговорят, вопросы, ответы и что-то станет постепенно ясно... Садимся за стол. Очень скромные какие-то конфетки в фантиках, сушечки, чай (жили очень сдержанно). Владимир Васильевич спрашивает: «Армен Леонович, хотите, я почитаю Синюю тетрадь номер 10, Введенского?». По-моему, «Приглашение меня подумать»:

Будем думать в ясный день,

сев на камень и на пень.

Нас кругом росли цветы,

звезды, люди и дома.

С гор высоких и крутых

быстро падала вода.

Мы сидели в этот миг,

мы смотрели все на них.

Нас кругом сияет день,

под нами камень, под нами пень.

Нас кругом трепещут птицы,

и ходят синие девицы».

Вот эти синие девицы — это все. Я понял, что я пропал! Ничего не понятно! Но настолько увлекательно и необыкновенно! Кончается чаепитие, пора прощаться... Владимир Васильевич спрашивает: «А вот вы, молодой человек, не хотите вот так научиться рисовать?» - «Да, конечно!» - «Приносите свои рисунки, что у вас есть, через неделю».

Рисунков у меня было много. Мне до сих пор, когда я вспоминаю, стыдно за то, что я тогда принес. И несчастные Владимир Васильевич с Татьяной Николаевной сидят и смотрят: «Ага, ну вот один». И я понял, что это катастрофа. У меня как-то туда попал один рисуночек, где старая архитектура и полсолнца зашло за купол башенки. Я и нарисовал башенку, но солнца целый круг на небе, и за башенкой тоже дорисовал. Владимир Васильевич так с облегчением:  «Ну, Таня, да?» Татьяна Николаевна посмотрела на Владимира Васильевича и говорит: «Да». «Приходите через неделю, приносите живописно-пластический объем». - «А что это такое?» - «Если я вам расскажу, вам неинтересно будет делать».

Я думаю: «Все, тут все время минное поле, шаг влево, шаг вправо»... Мучился, мучился, но придумал одну штуку и она понравилась. Я придумал две остроконечные формы и точку схода - как крылья какие-то. Владимир Васильевич посмотрел: «Да, не кривушечка, но смотри, ведь хочет взлететь». Татьяна Николаевна говорит: «Да». Так наша дальнейшая судьба и определилась. Стал ходить на занятия.

В 60-м году Владимир Васильевич говорил: «Я словно услышал малиновый звон - «кривушечка» - новый прибавочный элемент, на смену супрематической прямой». Дальше появились уже новые какие-то признаки, новые формы, которые Стерлигов оставил в наследство. В 73-м году он заговорил об окружающей геометрии. Предмет, материальный мир, как таковой, достаточно изучен, а что вокруг? Какими качествами окружение обладает? И на смену «расширенного смотрения» Матюшина, пришло «расширенное сознание» Стерлигова, т. е. широтой полученного богатства в живописной культуре и состоянием духа охватить окружающее предметы пространство. Из окружающей геометрии вышел новый пластический принцип организации художественной плоскости — «форма делает форму».

Владимир Васильевич всегда искал некоторое подтверждение в мире. И помню, когда шел разговор о создании альбома, о кривой и утверждении Чашно-купольного искусства, он вспоминал скульптуры Макса Билла, построенные на каких-то мёбиусичных кривых, шел разговор и о современной архитектуре. Подтверждение о новом способе организации живописного пространства есть и у Матисса, и у Моранди особенно. Так что тот путь, который пунктиром наметил Владимир Васильевич и превращается в какую-то тропиночку, которую нам надо протаптывать, чтобы это было новой дорожкой.

Владимир Васильевич всегда говорил: «Какая сейчас форма?» И это очень важный вопрос, тоже поучение Владимира Васильевича, что «художник - очень чуткий инструмент, он все время приглядывается к миру - а, вот! Рука дающего - дар Божий». Этот дар он заслужил всей своей жизнью подвижнической. И вот это надо заработать.

Чем интересен Владимир Васильевич? У него нет работы просто так. В любой работе есть то, что остановит - проблема. Это делает невозможным выделить какую-то работу из ряда. Работы есть разные – Иероглиф, Странные формы, Чашно-купольное строение Вселенной. Они все интересные только потому, что Владимир Васильевич не рисовал просто так. Он пребывал в проблеме и призывал к этому учеников. Самая первая встреча Иисуса Христа после Воскресения с учениками – что он сказал? – «То, что я вам на ухо, говорите с крыш». А что это такое? Необходимо делиться приобретённым опытом. А что такое «делиться приобретенным опытом»? Это Школа. И вот мне кажется, что Владимир Васильевич, несмотря ни на какие сложности и трудности, уделял этому достаточно большое время. Потому что раз в неделю мы собирались и по определенным темам, которые ставил Владимир Васильевич, проходили занятия. Школа как таковая – живописно-пластические средства – очень важный инструмент для обогащения опыта культур, это вывод из предшествующей живописно-пластической культуры. Что предшествовало появлению такого человека как Владимир Васильевич Стерлигов: Русский авангард 20-30-х годов: Малевич, Матюшин, Филонов, целый ряд фамилий… Институт художеств проводил исследовательскую работу и популяризацию, устраивались диспуты, выставки, лекции. И Владимир Васильевич во всем этом пребывал. И уж так получилось, что в сложные годы, такой возможностью он не мог пользоваться. Та же выставка в 68-м году была, где Худсовет рискнул выставить одну акварель небольшую Владимира Васильевича. Ее приняли. На 4-й день. Раньше же выставки принимались представителями Обкома Партии. Вдруг закрыли. Почему? Стерлигов! Не работа – фамилия. Потому что человек позволил себе иметь собственное мнение.

«Художник,- по выражению Стерлигова,- ответственен за то, что он выпускает в мир». Поэтому его первая проблема есть очищение цвета. Но не просто красок, нет. Состояние художника отражается в живописи. И он это великолепно чувствовал. «Вы сказали, что красный и зеленый дополнительный… Почитайте Евангелие, к Батюшке сходите исповедуйтесь… пока необходимо для живописи, для творчества себя приуготовить. И это наполняет тоже работу вполне определенным содержанием. Неважен сюжет, неважно, что изображено, важна чистота цвета, гармоничное сочетание форм и то внутренне состояние, в котором ты приобщаешься к творчеству»… И все вещи Владимира Васильевича этим качеством обладают.

Геннадий Зубков