Арт-критики о Диме

О Дмитрии Ракитине рассказывает мама, искусствовед Елена Ракитина: «Живописи его никто не учил. Правда, художник Эдик Штейнберг показал ему раза два, как он смешивает краски. Но ведь нельзя же это всерьёз считать живописной школой. Тем не менее, никакого страха или даже робости перед холстом Дима не испытывал. И когда ему подарили краски и кисточки, он начал обращаться со всем этим с такой смелостью и лёгкостью, как будто это было для него не новым занятием". Родители радовались, что у ребёнка появилось занятие, но не придавали этому какого-то особого значения. Понадобилось вмешательство извне. Как-то в дом пришла художница Вера Зайцева, она преподавала живопись на постановочном факультете школы-студии МХАТ. Посмотрела картинки. "Искусствоведы, - сказала она, обращаясь к родителям, - Вы что, не видите, что у вас сын - художник. Повесьте на стену, убедитесь!" Так в биографии художника Димы появилась первая строчка - квартирная выставка 1980 год... Как-то бабушка шла с трёхлетним внуком гулять на Патриаршие пруды. В Ермолаевском переулке их остановил незнакомый старичок: "Ваш внук будет художником". И потом спросил: "Какого цвета моя собачка?". "Синего", - ответил Дима. "Не белого? - Нет, синего." Дима стал художником и остался Димой. Это и его имя, и его художественный псевдоним. Он ни на кого не похож. Его нельзя приписать к какому-либо направлению. Не наивный, хотя и не учился. "Для Art Brut слишком культивирован", - сказала директор музея в Париже, знающая толк в этом искусстве. Говорить о сознательном развитии определённых живописных традиций тоже не приходится. Георгий Костаки, посмотрев картинки четырнадцатилетнего Димы, вспомнил живопись Сержа Полякова. Но в то время не только Дима, но и его родители даже не знали такого художника. 
У него врождённое, только ему присущее чувство цвета, цветовой гармонии. Вроде бы так нельзя, не по правилам, а у него всё можно и получается...» Елена Ракитина

«Дима» — так он подписывает свои работы. В самом звучании, да и в графике этого имени есть что-то сущностное, характеризующее мир художника (твердо очерченное, как бы отгораживающее от всего внешнего «д» — как дом, мягко очерченное «м» — как мама). Мир Димы — прежде всего дом. Контакт с окружающим достаточно ограничен. Впрочем, почему ограничен? Ограниченность есть на самом деле избирательность, предельная сконцентрированность на базисных для любого художника ощущениях — свете и цвете. Дима живет живописью в буквальном смысле слова...

Уже первые вещи Димы кажутся мне в живописном плане исключительно изощренными. Плотный, вязкий цвет. Мастерские градации тепло-холодности. Уверенно подготавливаемый драматизм главного, солирующего звучания — некоего сгустка цвета, энергия которого вполне скоординирована с энергией обобщенной формы...

Александр Боровский, историк искусства,

заведующий отделом новейших течений

в Государственном Русском музее. Санкт-Петербург

Дима. Государственный Русский Музей. Михайловский замок. Санкт-Петербург. Государственный музей архитектуры им. А. В. Щусева. Аптекарский приказ. Каталог. 1995.

Александр Боровский. Силуэты современных художников. СПб., 2003.

Необходимость, которая привела Диму к живописи, неподдающаяся анализу его рефлексия на окружающее, претворившаяся в новую реальность красок, фактур, образов, логика, пронизывающая каждый отдельный цикл, самодостаточная убедительность, какой обладает все рожденное в Природе, относят для меня Диму к редким и радостно опознанным явлениям... Понятие Явления здесь не метафора, не оценочная категория. К явлениям отношу я особую память чувств. Впервые услышанное море, например. Я шел к нему ночью в Крыму, неожиданно ощутил звук, который раньше не знал. Звук нарастал... И ничего не видя в темноте, я назвал его — Море.

Ощущение от Диминых абстракций я ставлю в ряд пережитого, где была еще одна ночь в Саянских горах. Я лежал на земле и смотрел на звезды, и вдруг разом осознал свою причастность к чему-то огромному и физически ощутимому. Какое-то время я мог чувствовать животную упругость земли, свое притяжение к ней, опрокинутость в звездное пространство и единство со всем виденным. В этот момент я впервые в жизни переживал Пространство. Ощущение перед пустой стеной, на которой мне предстояло разместить работы Димы, ощущение беспомощности перед недосягаемым, недавно всплыло в памяти. На этот раз на выставке Казимира Малевича, когда вдруг исчезли не только зрители, переполнявшие зал, но и картины. В образовавшейся пустоте я был один в окружении обращенных ко мне Знаков. Знаки воспринимались как символы Веры. Той недоступной и подмененной эфемерной нужностью знаний Веры, без которой я привык жить, грустное чувство потери того, чем никогда не обладал, но в существованье чего всегда верил. Три весны подряд я помогал развешивать выставки Димы. Три весны приходил затем день настоящего вернисажа. Все на нем было настоящим: дамы, цветы, вино, искусствоведы. Приходил настоящий журналист, похожий на настоящего киноактера, я исполнял свою настоящую роль фотографа и настоящий художник-авангардист рассказывал о том, как он посвящает картины настоящему Богу...

Все мы были настоящими — во времени, не продолженном ни в будущее, ни в прошлое. Подлинными были только картины Димы и он сам в своем стремлении скорее расстаться с нами и подняться в мастерскую, где его дожидалось оставленное Дело.

Игорь Пальмин, фотограф-художник, Москва

Dima. Natan Fedorowskij — Avantgarde Galerie. Berlin. 1989.

...Избранность отличает прирожденного живописца оттого, кто сам выбирает живопись своим, как принято говорить, средством выражения. Через такого, как Дима, живопись самореализуется с той полнотой и чистотой, которые необходимы, чтобы противостоять современному истощению ее языка...

Зрителю передается наслаждение, пережитое художником, когда каждый мазок кисти был равноценен не зря прожитому мгновению жизни,— столько вложено в него простодушного напора и непосредственного чувства...

Неутраченная детскость его внутренного мира не должна вводить в заблуждение, что перед нами примитив, ребенок, чарующий инфантильной свежестью. Скорее, это та детскость, о которой мечтал Пауль Клее и которая помогает проникнуть сквозь тусклую пелену априорного знания к непосредственному различению живописной сути вещей.

Елена Мурина, историк искусства, Москва

Елена Мурина. Избранник живописи // Московский наблюдатель. 1996. № 1-2.

Чувство, которое порождали те давние работы, можно назвать восторженным недоумением. Казалось непостижимым то, что так может работать юноша, который недавно взял в руки краски и кисти... На боты нынешние мы смотрим с тем же чувством, но суть его в ином: как может художник, наработавший многолетний опыт, сохранять такую непосредственность восприятия и творения...

Композиция, цвет и фактура — вот истинные герои его живописи, тех сюжетов, которые бесконечно разворачиваются на его холстах и картонах. Сюжет, собственно, один... но сюжет универсальный, и в каждом случае он приобретает новое выражение, выступает в новом варианте. Этот сюжет — борьба между простотой и сложностью, борьба, в которой никто не побеждает. Простота уверенно побеждает — бесхитростные соотношения немногих крайне обобщенных форм и скупых цветов создают ощущение крупности, внушительности и цельности. Но и сложность не поддается, она лишь уходит в плоть картины, напоминая о себе столкновением разнообразных фактур и утонченностью разработки цвета, в которых все свидетельствует о длительной и вдохновенной работе, не той, что иссушает результат, а той, что делает его богаче.

Эраст Кузнецов, историк искусства,

художественный критик, Санкт-Петербург

Эраст Кузнецов. Художник Дима в Инженерном замке // Невское время. СПб., 1995. 10 августа (четверг).

Erast Kuznezow. Dima. Galerie Gmurzynska. K?ln. 1996.

Дима укрывается в его собственном замкнутом мире, в который он не позволяет нам заглянуть. Но этот мир населен теми же самыми предметами... предметами, которые художник Дима, однако, иначе воспринимает и иначе трактует...

Он заставляет нас увидеть то, что он видит. Ясно, как велико отличие этого художественного мира от искусственной сегодняшней художественной продукции.

Ханс-Петер Ризе, искусствовед, журналист,

член Международной Ассоциации художественных критиков, Кельн.

Hans-Peter Riese. Die Faszination des Unmittelbaren. Zur Malerei von Dima. Kommunale Galerie im Leinwandhaus. Stadt Frankfurt am Main. Dima. 1997

Дима заселяет пространства живописи простыми предметами. Это вещи из его привычного окружения, необычно увиденные или всплывшие в памяти.

Много раз — почти как в серии — возникают чайник, чашки и бутылки, фрукты, дома, автомобили, грузовики, рабочие инструменты, звери и относительно редко люди. Дима не придает при этом никакого значения сходству или верности деталям. Он строит вещи цветом, сильно абстрагированными формами и цветовыми плоскостями. Как в конструкторе, соединяя все элементы в почти геометрическую композицию... Композиция его работ сложна и проста по своей сути... Это самобытный космос, искренний и безграничный... В цвете и форме материализуется вещь как символ.

Габриеле Уелсберг, историк искусств,

директор Рейнского земельного музея, Бонн

Gabriele Uelsberg. Dima. Abstraktion und Gegenstand. Die Welt der Dinge. Dima. Eine andere Art zu sehen. Kettler Kunst. 2004.