Велимир Хлебников. Письмо к Михаилу Матюшину. 18 июня 1913

Горе ваше и ваша утрата находит во мне отклик; образ Елены Генриховны Гуро многими нитями связан со мной. Я, как сейчас, помню ее мужественную речь во время последнего посещения; по мнению Ел<ены> Генриховны, слишком упорная мысль одного человека может причинить смерть другому. Она казалась беззаботной, и ей, казалось, все было близко, кроме ее недуга. Мое первое впечатление было, как сильно Ел<ена> Г<енриховна> изменилась за это время. Но всегда казалось, что она находится под властью сил, не управляющих большинством людей и чуждых большинству. Но тяжелое чувство ослабляется вмешательством рассудк<а>; он как бы говорит «не спеши оплакивать: никто, кто не умер, не знает, что такое смерть. Радость это или печаль или третье». Эта вера не чужда Елене Генриховне, как можно видеть из знаков о неслучайности встреч, найденных на березовой коре. Последние вещи сильны возвышенным нравственным учением, силой и искренностью высказываемых убеждений. Здесь плащ милосердия падает на весь животный мир, и люди заслуживают жалости, как небесные верблюжата, как гибнущие молодые звери «с золотистым пушком». У русских больше хромает хороший или должный рассудок, чем должное сердце. Эти страницы с суровым сильным слогом, с их гафизовским признанием жизни особенно хороши дыханием возвышенной мысли и печатью духа. Они означают так же ссыхание моря лжи и порочности, господствующего сейчас в словесности Боянов, о. Петровых каким-то потопом. Вообще есть слова, которые боязно произносить, когда они имеют предметное содержание. Я думаю, что такое слово смерть, когда она застает тебя врасплох. Чувствуешь себя должником, к соседу которого пришел заимодавец. Собственно смерть есть один из видов чумы, и, след<овательно>, всякая жизнь всегда и везде есть пир во время чумы.

Поэтому, помня Мери, следует ли поднять в честь ее чаши веселья?

Или же встать в отношении к смерти в положение восстающего, телесно признающего цепи, но духовно уже свободного от них. И жречески взойти на ступень восстания против похитительницы; я отвлеченно знаю, что умру, но не чувствую этого. Если тяготение многим управля<е>т, то воздухоплавание и относительное бессмертие связаны друг с другом.

Но в эти дни я как-то почувствовал, как опускающийся камень, опираюсь не на свое рождение, а на свою смерть. Будь что будет. У Ел<ены> Генр<иховны> белое, как мел, лицо, чуть сумасшедшие черные, как березовый уголь, глаза, торопливо зачесанные золотистые волосы. Теперь она ждет встреч там, где будем и мы когда-нибудь. Скучно, что одни люди умирают, следовательно, и ты умрешь, а книги пишут, печатают.

Я же духовно умираю. Какая-то перемена, разочарование; упадок веры, сухость, черствость. Я знаю только, что свою смерть встречу спокойно.

Прощайте, М<ихаил> В<асильевич>.

Я вас увижу зимой. Если вправе я давать поручения: будьте нежны, веселы, добры, и все будет хорошо.

Я не боюсь ранней старости чувства.

Мертвые ли должны оплакивать живых или живые мертвых?

Хотя я не совсем поверил тому, что прочел в письме из Усикирко, но у меня как-то отнялись руки, и я не могу написать вам. Я чувствовал, что должен написать, и в то же время чувствовал, что не могу.

Я дружески разделяю с вами горе, и я вас люблю. В. Хлебников

Но вообще слова как-то неуместны.

Я присылаю для вас, Крученых, в гл< авный > почтамт кое-что.

Велимир Хлебников. Неизд. произв. М., 1940. С. 364—366

Статья из книги:  Елена Гуро. Поэт и художник. 1877-1913: Каталог выставки. Живопись. Графика. Рукописи. Книги. Автор-составитель и научный редактор каталога, автор выставки А. В. Повелихина. - СПб.: Мифрил, 1994. – 114 с.