Ирина Карасик о Елене Гриценко

Из опыта общения с Владимиром Васильевичем Стерлиговым Елена Гриценко сделала свои выводы. Первостепенным для нее оказался символический подтекст живописной системы Стерлигова, свойственная ему апелляция к ценностям «иных миров». Можно сказать, что Гриценко этот полускрытый символизм тематизирует, превращая образы памяти или фантазии из отвлеченной ассоциации, из пластической метафоры в самостоятельный и конкретный сюжет.

Елена Гриценко - певец какого-то нездешнего, фантомного, призрачного и странного существования. Она не только практически не пишет с натуры, но словно бы вовсе не замечает реальности. На ее полотнах возникает мир грез, сна, воображения или прекрасного прошлого. Здесь можно, пусть и ненадолго, получить душевный покой, укрыться от шумной и спешащей современности. Неслучайно для описания меланхолически-задумчивого мироощущения Елены Гриценко так подходит словарь литературного символизма. Она тоже любит «темные, таинственные сказки» и «дуновенье святой тишины».^* Она из тех, кто неведомое чует и тоскует о несозданных мирах, кто пребывает «в жажде сказочных чудес, в жажде снов таинственных». В ее картинах есть и «немая печаль», и «взоры полусонные, дымкой окаймленные», и «мечты о померкшем, мечты о былом»...

Елена Гриценко предпочитает изображать жизнь, прошедшую через волшебный фонарь искусства. Она любит мотивы, имеющие устойчивую иконографию. Вместо мужчин и женщин на ее холстах появляются кавалеры и дамы - с высокими прическами, в красивых нарядах - словно сошедшие со старинных полотен. Ее привлекают ситуации проникновения прошлого в настоящее. Так, в затихшей ночной мастерской или в опустевших залах музея оставленные без присмотра картины, чудится, оживают: ведут между собой неслышный диалог и, подчиняясь неизвестному церемониалу, будто снимаются с места. Жесткая геометрия рам, стен, стеллажей нарушается прихотливой игрой света и мрака. При этом художница чужда постмодернистскому присвоению, не пользуется она и прямыми цитатами. Гриценко, скорее, припоминает виденное и при помощи собственных пластических средств передает общий строй классической живописи - особенный абрис фигур, специфический наклон голов, «архитектуру» платья, порядок расположения персонажей, вертикальное развитие композиции в женском портрете. У зрителя в ответ возникает манящее ощущение неясного, непрочного узнавания - мастера, образа, стиля, эпохи.

Живопись большинства стерлиговцев или почти беспредметна, или имеет пейзажные и натюрмортные истоки. Для Елены Гриценко ориентиром является человеческий образ. Даже элементы абстрактных композиций напоминают не о геометрии или природе, а о формах человеческого тела. На ее картинах все элементы, так или иначе, становятся фигурами, более того - персонажами, совершающими свое путешествие в слегка загадочном мире картины. И собственно сама центральная фигура нередко - лишь место встречи странствующих частей, точка притяжения свободно перемещающихся фрагментов, которые не без труда удерживает некая властная сила. Описанный эффект усиливает фактурная рельефность отдельных зон изображения, а также заметная вибрация цветовых потоков.

Творчество Елены Гриценко не подвержено резким изменениям. Она подолгу работает над одними и теми же мотивами, без конца варьирует любимые образы, нередко повторяет - в ином размере, в новой цветовой гамме, в другом ощущении - свои прежние произведения или возвращается к неосуществленным замыслам. Однако в недавнее время художница позволила себе небольшое отступление, опробовав необычный для себя материал. Основой для живописи стали «доски» - старые, использованные, найденные, - двери и задники шкафчиков и полок, ненужные строительные отходы. Таким несколько неожиданным образом Гриценко все-таки впустила в свое искусство реальность. Правда, она тут же выудила из обыденного материала его доселе скрытую таинственную сущность. Текстура старого темного дерева в сочетании с деликатной вертикальной окраской заиграла прихотливым узором, естественный рельеф наборной поверхности включился в цветную геометрию наведенных плоскостей. Выразительной частью композиции оказался обугленный черный диск внизу узкой простой доски, вертикальную устремленность которой подчеркнули две диагональных световых полосы. Необработанный спил ствола превратился в удивительно живую, изгибистую конструкцию: свободно стекающая голубая краска обрисовала все его «сучки и задоринки», все его выпуклости и впадины, все его фактурные неровности и наросты.

Трудно сказать, что именно послужило стимулом для создания «досок». Но сошлось здесь многое: и возможность, не поступаясь принципами, раздвинуть рамки герметичного эстетизма, и смутная потребность вписаться в «актуальное» художественное пространство, и присутствовавший где-то на периферии сознания опыт предшественников (например, Павла Мансурова), и сходные интересы друзей-стерлиговцев (доски в это время уже осваивал Алексей Гостинцев). И, конечно, воспоминание об учителе: расписанный Стерлиговым шифоньер до сих пор стоит в мастерской, где работает Елена Гриценко. Как посвящение можно рассматривать созданную в 2005 году очень тонкую и по ощущению, и по исполнению вещь, где на белых створках скромного хозяйственного шкафчика, как на каких-нибудь царских вратах, вдруг возникают зыбкие, еле видные, готовые вот-вот исчезнуть фигуры, похожие на архангелов. Вспоминается брюсовское - «тень несозданных созданий» и «ангеловедение» Стерлигова. Сквозь обыденность вновь проступают те же символы. Елена Гриценко верна себе: для нее, как и для учителя, «дух дышит, где хочет».

Ирина Карасик

«Елена Гриценко». СПб, 2010. - С 5-13