О встрече с В. В. Стерлиговым вспоминает Михаил Цэруш

Мое знакомство с Владимиром Васильевичем Стерлиговым (В.В.С.) состоялось в 1971 году, в его мастерской на Петроградской стороне. Привел меня туда Саша Кожин, который уже тайно занимался у Стерлигова и много о нем рассказывал.

Во время моего первого посещения стерлиговской мастерской там демонстрировалась совместная выставка самого хозяина, его жены Татьяны Николаевны Глебовой и учеников-стерлиговцев. Те работы В.В.С. я помню до сих пор — они не были яркими и не произвели на меня особенного впечатления, потому что в то время я был увлечен Матиссом, импрессионистами и фовистами. И вообще, стерлиговский стиль письма был отличен от всего того, с чем мне приходилось сталкиваться до того. Естественно, тогда я эти работы воспринял с внутренней настороженной сдержанностью. Однако со временем они раскрылись для меня своей философской глубиной и буквально перевернули мое художественное мировоззрение. Владимир Васильевич согласился, чтобы я посещал его мастерскую и выполнял те задания, которые он предлагал своим ученикам.

Его обучение было неординарным. Сам, обладая большими знаниями в области живописи и создавший собственную систему-школу понимания живописных формы и цвета, он учил нас улавливанию этого понимания на уровне подсознания: не только через ум, а еще — через сердце и душу.

Познакомив нас с теорией Матюшина, Стерлигов показывал нам на очень короткое время его таблицу по цвету, и мы должны были уже к следующему занятию принести свою работу-версию на данную цветовую гамму. Помню, собирались как-то летом у него дома в Петергофе, и однажды он предложил нарисовать «Хорту» Пикассо по памяти, которую многие не очень-то и помнили. Учитель показал на мгновение ее репродукцию. Когда потом анализировали сделанные рисунки, то выяснилось, что все постарались воспроизвести «Хорту» буквально графически, совсем не сообразив, что дело тут как раз в кубистических столкновениях формообразующих элементов. Меня сразу впечатлил сам внешний вид Владимира Васильевича, особенно его лицо. Оно имело крупные выразительные черты и казалось по-настоящему рельефно-скульптурным. Потом я осознал, что все в целом — глаза, нос, губы, жест руки — являлись некими составными формами композиций в его работах. Когда я это понял, то действительно стал находить и, главное, узнавать физиогномические и антропоморфные особенности Стерлигова в особом же характере форм, в особенности пропорций фигур, которые он создавал. Так, серия работ «Воспоминание о супрематизме» напоминала мне особенность его походки; серия работ «Руки» — жест его же руки; серия рисунков гуашью «Глаза» и «Многовзорье» — сам стерлиговский взгляд.

И во всем этом для меня чувствовалось состояние доброты, хотя нередко приходилось слышать со стороны, что В.В.С. не добр. Говорили так в первую очередь люди, не склонные к анализу тех критических замечаний, которые делал Стерлигов. Для меня же учитель оказывался всегда правдив, и это было наиболее ценным и важным в формировании моего художественного мировоззрения на опыте его школы.

Когда Владимир Васильевич говорил, все слушали его, замирая. То, что он говорил, то, как он говорил, производило сильный положительный эффект. Слова Стерлигова, так же как и само его искусство, имели глубину и открытость, они раскрывали человека и раскрепощали его — сразу хотелось работать и находить в этой работе зерна истины...

Уходя из мастерской на Петроградской (и как потом выяснилось — в последний раз), Владимир Васильевич вернул нас с лестницы и обратил внимание на то, что мы оставили после себя беспорядок: шпингалет на окне не задвинут, форточка, наоборот, не была открыта, как то полагалось, пол не подметен. Стерлигов с сожалением сказал, что при таком отношении нельзя будет ничего создать и построить, что нужно нести возложенное на нас чисто, честно и принципиально точно.

...Прошло четверть века со дня смерти Владимира Васильевича, а его аура все еще окружает и одаряет нас.

Пространство Стерлигова. СПб.: ООО «П.Р.П.» , 2001 (Авангард на Неве). С. 72-73