Татьяна Глебова. К выставке «Летающие формы»

Представители русского авангарда предреволюционных лет и 20-х годов — Кандинский, Филонов, Малевич — все говорили и боролись за освобождение искусства через ИЗОБРЕТЕННУЮ форму. Терминология была: у Малевича — «беспредметность», у Филонова — «чистая абстракция», у Кандинского — «абстракция». Это вело к освобождению сознания художника (и зрителя) от предмета внешнего, обращению к внутреннему видению и возвышенно горнему. Это также вело к освобождению искусства от службы различным отраслям человеческой деятельности. Они были правы, так как измельчавшая предметность сковывала свободу изобразительной мысли.

В начале истории искусство не служило, а сосуществовало с человеческой деятельностью, оно жило вместе с нею. Примеры: 1) первобытный человек-охотник рисует зверя на стене пещеры. Он, во-первых, его изучает, во-вторых, это имеет ритуальное заклинательное значение; 2) украшение бытовых предметов — это стремление к красоте, пробуждение эстетического чувства; религиозно-культовые предметы как выражение веры и искание Бога и высших сил. Все это было не служебное, а цельное и единое сосуществование. То же было и позже, когда иконописцы писали иконы, а женщины вышивали плащаницы или портреты святых — они служили Богу своей глубокой верой.

Искусство тогда не нуждалось в освобождении от своего высокого служения. Предметность искусства не потеряла свои высокие беспредметные свойства. Сюжетность и литературный смысл не мешали выражению пластического чувства формы или цвета. Все великие художники чувствовали беспредметность, ею владели, бессознательно, никогда не нарушая законов пластики, ритма и красоты форм. Но их беспредметность была зашифрована в предметах или символах. Наше время расшифровало все. Язык беспредметности, чистой абстракции и абстракции стал понятен многим, даже, может быть, большинству. И вот как будто дело Кандинского, Филонова и Малевича осуществилось — человек может выражать свои изобразительные мысли в чистых, свободных, изобретенных им формах (и его понимают). Но если эти борцы были действительно внутренне чисты и свободны, так как перекалили свои погрешности в напряженной работе, то новому поколению и освобождение от предмета, и изобретенные формы не помешали снова ввалиться на службу общественным вкусам, коллекционерам, заказчикам, которые диктуют им свои пожелания, в результате чего высокие и чистые идеи превращаются в копание во всякой грязи и нечистоте.

Владимир Васильевич Стерлигов открыл окружающую геометрию как некий высокий порядок, окружающий и строящий форму. Последние его слова, записанные в тетради, были: «Духовная геометрия». Ну так вот: мои «Летающие формы» и есть некоторая часть проявившейся «духовной геометрии». Это значит, что они возникли от чисто духовного видения. Через музыку и пластику движений музыканта, ее исполняющего, появился образ «летающей формы». Все равно, откуда приходит к нам новое прозрение и открытие новых областей и форм в искусстве. Приходит ли оно во время наблюдения и рисования с натуры, или слушания музыки, или во время молитвы — важно, что пришло и началось. И вот начались мои «летающие формы» с музыки, а потом перешли в природу — сначала в межпредметные формы, потом — в предметные. Ощущение полета или потенции полета. Ощущение Божьего закона, когда все планеты и звезды движутся, не падая друг на друга и ни на что не опираясь. Воздушная легкость всего окружающего — вот что поразило мое воображение и заставило меня сосуществовать ему. Привожу слова Флоренского из «Иконостаса» о процессе художественного творчества у иконописцев: «Так в художественном творчестве душа восторгается из дольнего Мира и восходит в Мир горний. Там без образов она питается созерцанием сущности горнего Мира, осязает вечные ноумены вещей и, напитавшись, обремененная ведением, нисходит вновь в Мир дольний. И тут, при этом пути вниз, на границе вхождения в дольнее, ее духовное стяжание облекается в символические образы — те самые, которые, будучи закреплены, дают художественное произведение».

Владимир Васильевич говорил: «Дворянская культура уничтожена, купеческая культура уничтожена, крестьянская культура уничтожена. Чем жить художнику?» Он отвечал: «Христианством».

Сосуществовать по-новому христианству в искусстве — это высокая цель, к которой может привести чистота, вера и напряженная работа. Надеюсь, что «летающие формы» направляются именно к этим высотам.

Татьяна Глебова. Февраль 1978

Были открыты мною летающие формы, было открыто мною многовзорие, было открыто ощущение надмирных высот. Все эти открытия сначала наблюдались мною особо. Со специальной направленностью выделяя их из всего окружающего. Потом они начинают растворяться и вплетаться в работы

без нарочитого внимания к ним. Это не касается только многовзория в портретах, которое всегда остается специальным. Нельзя допускать обыденности и заглушать голос этих открытий. Обыденность — это сор, это плевелы, ее надо безжалостно вырвать с корнем. Зло и злых духов рисовать можно, но надо ими владеть, обезвреживая, претворяя прикосновением Божественной красоты. Это трудная духовная работа над собой.

Октябрь 1979 г.

*  *  *

Опять возвращаюсь к терминологии: абстракционизм, беспредметность, нефигуративность, чистая абстракция по Филонову. Почему Малевич не признает для определения своих работ никакого другого слова, кроме «беспредметность»? Да потому, что он никогда не изобретает форм, а всегда пользуется уже существующими, но он рисует не предмет как таковой, а предмет как форму, выражающую гораздо больше, чем «обыкновенное» рационалистическое значение предмета. Аля большего отвлечения от рисования природы, которое он считал воровством, он пользуется геометрическими формами (не им изобретенными). В его картинах изобретенными формами является только межпредметное пространство.

Кандинский начисто отбрасывает предметное в искусстве, выражая свое внутреннее состояние в изобретенных формах и сочетаниях их, считая это стремлением к свободе художника от внешнего мира.

Филонов вводит термин «чистая абстракция». Он старается не ограничивать мышление художника, говоря, что мастер должен владеть широко рисованием предмета со ставкой на «точь-в-точь», рисованием сделанного примитива, рисованием чистой абстракции (изобретенные формы) и смешанными способами. Единственным критерием качества вещи он ставит сделанность. И всякое рисование считает абстрагированием. При этом ставка на «точь-в-точь», конечно, только стремление к сходству, никогда не достигаемое, потому что художник всегда работает чувством выбора, т. е. абстрагированием (отвлечением).

Термин «нефигуративность» является позже, приходит с Запада и есть слабое разъяснение вопросов внутренней работы художников для обывательского сознания.

Вывод из написанного: все великие мастера прошлого и неизвестные художники, создававшие изобразительное искусство, всегда действовали не только внешними, но и внутренними силами человеческого существа. Современный человек, анализируя этот процесс, позволяет себе разделить чисто внутреннее от смешанного и получает в результате чистую абстракцию, беспредметность, нефигуративность. Но и от смешанного не отказывается.